По времени, а это конец ХХ века, заголовок моего повествования должен, наверное, звучать как "Геологический саммит бардов в неведомой стране Этмата". Но автор все же выбрал название, памятное полевому сезону лета 1960 года, сохранив по затертым черновым записям походного дневника названия географических мест, имена и фамилии давних друзей-геологов, с большинством из которых позже не встречался.

Преддипломную взамен китайской провинции Хэйлунцзян, граничащей с Приморским краем, где разгорался очаг клещевого энцефалита, мне предложили пройти в отрогах Буреинского хребта, что на севере Хабаровского края, по рекомендации даже настоянию любимого и уважаемого студентами доцента горного факультета ДВПИ Николая Владимировича Овсянникова. В молодости он сам нередко посещал с геологическим молотком и лотком эти дикие горно-таежные просторы и часто вспоминал их в своих лекциях. К тому же, при встрече с Николаем Владимировичем я как-то признался, что приморской тайге с ее мошкарно-комариным гнусом, паутами и прочими "прелестями" предпочел бы горы Тянь-Шаня. И в этом таилась моя детская любовь и привязанность к Ферганской долине, чудному и благодатному краю, стране моего детства. Ранним утром в чистом свежем воздухе привлекающе блестели снежные пики Киргизского хребта, напоминая летние каникулы в урочище Шайдан, на речке Падшаатинке, в знаменитых ореховых лесах у подножья седобородого великана Арсланбоба ("дедушки-льва" по-киргизски). Из горных походов, обычно в конце лета, хлопкотрестовский лагерь "Юный альпинист" провожал в ободранной одежке и обувке с ссадинами и синяками, но зато с полными "сидорками" сухофруктов - дичков, орехов, пучками душистых трав: душицы, зверобоя, мелиссы, бессмертника... Некоторые удачливые охотники везли в наглухо закрытых баночках целительный барсучий жир, высоко ценимый на среднеазиатских базарах.

Чаще всего мы стремились попасть в лагерь поближе к Арсланбобу, этому загадочному старику с глубокими морщинами-трещинами на мудром лице, притягивающему своим взглядом из поднебесья. Ведь каждое утро он ласково улыбался ослепительно-белой улыбкой в розово-золотистых лучах восходящего солнца. Недостижимой мечтой оставалось даже не взойти на вершину высотой 4826 метров над уровнем моря, а приблизиться как бы лицом к лицу. И все же старшеклассники совершили к любимому дедушке дружеский визит вдоль бурной речки Караункур с водопадами и водоворотами, по изумрудно-зеленому джайло с одичавшим табуном лошадей и отарой спокойных курдючных овец гиссарской породы, каменистыми луговинами дурно пьянящих цветов-эфироносцев, от запаха которых пришлось ретироваться на свежий горный ветерок. Мы вплотную приблизились к языку-леднику, схожему издали с морщинкой лица старика Арсланбоба. Осталось взойти на доступную вершинку, поставить отметку-штагу, обложить для устойчивости обломками камней, вложив предварительно пустую банку с именами участников восхождения (по традиции альпинистов) и приветом горному исполину. Вся процедура оказалась несложной, солнце уже спускалось за вершину, потянуло свежим морозным ветерком... и в обратный путь! Обратный путь неизведанным образом почему-то прошел через палаточный городок геологов. Для нас это было по меньшей мере восторгом и радостью встречи с живыми геологами, а не киногероями шпионско-приключенческого фильма "Призраки покидают вершины". Доброжелательность и гостеприимство моих будущих собратьев-коллег были таковы, что наш голодный всеядный отряд в мгновенье съел значительную часть горячего пшенного супа с тушенкой - вечернего ужина партии. Чай со сгущенным молоком и галетами еще больше взбодрили нас к предстоящей беседе, возможно, по теме будущей профориентации. Чего греха таить, но тема беседы, образцы киновари ("крови дракона"), свинцово-серых игольчатых кристаллов антимонита, исландского шпата и даже пузырька с самородной ртутью не вызывали ажиотажного интереса. Тем не менее, каменные "дары" с этикетками "кто есть кто" приняли скорее для походного отчета-дневника, который прилежно вели наши девчонки Люся, Тамара и Белла. Надо же было такому случиться, но десять лет спустя, будучи уже опытным северным геологом, в отпуске в родном Шахрихане я повторно "открыл" для себя дар киргизских геологов в местном доме пионеров и натуралистов. Под красочным плакатом "Люби и знай родимый край" на стенде под стеклом лежали те самые образцы памятного арсланбобского похода и фотография автора с нагрудным знаком горного инженера. Фотографию комментировал текст: "Он знал, что искал..." и далее - "наш земляк Миша Богатырев теперь знаменитый «золотой» геолог на Чукотке и Колыме".

Было ли вышесказанное предвестником моей профессиональной судьбы, утверждать не берусь, поскольку желанием моих родителей было видеть меня "морским волком" торгового флота, с золотыми галунами на парадном мундире и почему-то непременно с кортиком, а для этого определить непременно в Дальневосточное училище в "далеком, но нашенском городе" Владивостоке. После геологической встречи, уже осенью памятного года, перед началом хлопкоуборочной кампании, я рыскал в библиотеке в поисках приключенческих книг для вечернего чтива после трудового дня хлопкороба и обнаружил «судьбоносную» книгу замечательного дальневосточного топографа, писателя Федосеева "Мы идем по Джугджуру"...

И вот спустя несколько лет, теперь уже студентом и будущим горным инженером-геологом, я возвращался в памятные "книжные" места моего детства. Меня ждали величественные реки и снежные остроконечные гольцы Эзоп и Ямбуй, нежно-малахитовая зелень роговых долин и синеоких озер, стада-гаремы молодых грациозных самочек-тугуток, спокойно пасущихся под неусыпным надзором владык-быков с царственными кронами узорчато-ветвистых рогов, хилые лиственницы в окружении корявого, с упругим лапником, кедрового стланика и, конечно, геологи-работяги, собратья по поиску "несметных запасов минерального сырья" в дальневосточной горной тайге...

Путь к мечте-действительности быстро пробегал по железной дороге до станции Ургал, бывшей восточной "столице" БАМского ГУЛага. Здесь геологи Верхнее-Буреинской экспедиции ДВГУ обживали и обустраивали в течение четырех последних лет доставшееся в наследство лагерное хозяйство. Быстрому оформлению в должности техника-геолога с внесением обязанностей радиометриста и отборщика проб и штатной оплатой труда (оклад 590 рублей плюс 25% полевых плюс 15% редкометальных плюс 20% высокогорных и премия в конце года при выполнении плановых показателей повергли меня при беглом расчете будущих доходов в трансовое состояние) способствовала оперативная помощь начальника Право-Буреинской поисково-съемочной партии с нацелом на бериллий Ивана Карповича Билана ("Зови кратко Карпычем, но на Вы", - поздоровался кивком начальник). Осанистый, с окладистой бородой, светло-карими глазами-буравками и неизменной улыбкой белозубого лица, лет тридцати пяти, он казался строгим и требовательным. Под стать ему оказалась жена Тоня, общительная и неугомонная хохлушка-хохотушка, которая сводила меня на вещевой склад, где я был экипирован строго по штату, без складского прибамбаса, затем к желанному окошку кассы для получения аванса в сумме двухсот рублей и, наконец, в терем-барак - так странно звалась общага. Через три дня ожидалась заказанная за полмесяца вперед вертушка Ми-4 на базу партии, так что снабженческие хлопоты не обошли меня стороной и во многом, в буквальном смысле слова, легли на мои плечи штангиста третьего разряда и даже чемпиона институтской спартакиады.

И вот, кажется, настал столь благословенный миг осуществления заветной мечты. Одетый по штатной геологической форме-моде в костюм х/б с предохранительными резинками на запястьях и шее от клеща и гнуса, именуемом проще "энцефалиткой", в кирзовых сапогах, в черном берете, подпоясанный широким кожемитовым ремнем-поясом, на левой стороне которого красовалась моя гордость - восьмизарядный, калибра 9 мм, образца 1908 (!) года в жесткой кожаной кобуре немецкий парабеллум, я был вооружен и очень опасен. Жаль, что таким меня не видела та, которой лишь вчера отправил письмо в Хабаровск, а именно - потенциально рекомендуемая в невесты Ритка, сестра моих друзей-братьев Лени и Эдуарда Никифоровых. "Паша", как я ласково прозвал про себя парабеллум, хоть и тяготил ремень, но был мне защитником и другом. Бериллиевая партия была строго режимной по документации и стратегически важной для обороностойкости державы по существу, так мне объяснил напоследок начальник спецчасти, бывалый фронтовик-смершевец, после наставления по обращению с оружием, последующей пристрелкой по мишени с 20 метров из пяти патронов и результатом в три промаха и два неубойных попадания, что соответствовало все же оценке "удовлетворительно". На счет интимного "Паша" начальник заметил, что в штатном переводе "парабеллум" означает "готовиться к войне". Как бы там ни было с личными именами, но без оружия "в поле" никого не выпускали, а наставление по обращению с ним не раз вспоминалось впоследствии. Вертолета, как повелось на Руси, пришлось ждать. С аэропорта - площадки Чегдомын - не уезжать, дневать и ночевать цыганским табором, кормиться по очереди в столовой, которая работала с пяти утра и до десяти вечера без выходных и проходных. Кормили на редкость вкусно, а в меню значились ежедневные рассольник из консервных банок (ясно, что шел лишь июнь, и о свежих овощах здесь и слыхом не слыхивали) и омлет из сухой яично-молочной смеси, сдобренный колбасным фаршем. Достоинством главного и любимого блюда летунов - оладьев - были и дешевизна оных, и то, что были они всегда с пылу, с жару, с поджаристой масляной корочкой, а подавались на выбор с брусничным либо с голубичным вареньем и темным медом. Подавались при групповом варианте едоков, именуемым толпой, в эмалированном тазике и приложением алюминиевых полулитровых кружек с подслащенным чаем из лимонника, липового цвета и чаги. Непременным участником чайно-оладьевых пирушек был приблудный и "усыновленный" Тоней пес Кузя, малорослый симпатяга-дворняга, наш ночной сторож-звонарь. Шел в ночное лишь с тем, кто имел в запасе с десяток оладьев для позднего чая.

В ожидании погоды проходили геологический ликбез, включающий полевую геологию, минералогию с петрографией и даже промывку шлиховых проб в луже маловодного ручья. Отдельно шла проработка основ техники безопасности на геологоразведочных работах. Наконец, на третий день "великого сиденья" раздался зычный приказной голос Лариона Парфенова: "Подъем! Грузиться! Борт в девять-ноль-ноль!"

В иллюминаторе вертолета проплывают то узкие ущелья-разломы, то широкие корытообразные травянисто-зеленые долины притоков реки Бурея, то горные хребты, поросшие редким лиственным лесом с проплешинами лесного пожара. Неожиданно всплывают гольцы-одиночки с мозаичными узорами кедрового стланика. А то вдруг промелькнет бревенчатый домик-зимовье с трубным дымком. "Гулеваки-старатели золотишком балуются", - кричит в ухо беспокойный Ларион. Через час-полтора по курсу вертолета возникает долина неведомой реки с каменными грядами и голубыми озерами, а между ними железно-деревянный мастодонт-пароход. "Река - Ниман, дражные отвалы и пазухи, английская драга начала столетия", - комментирует, углубляя мои знания, Ларион. Садимся в поселке-прииске Софийск на укатанную галечную полосу. Пропеллер вращается, к вертолету бегут какие-то люди, подбирая и унося в сторону выбрасываемые нами через боковую дверь мешки, почтовые пакеты, ящики - "дары" экспедиции родственному Софийскому кусту геологоразведки. Разгрузка проходит в минуты. Вертолет облегченно заревел, задраивается дверь, Ларион зычно кричит в духе того времени: "К себе на базу. К труду праведному правильный курс держим, товарищи!" Полчаса спустя пролетаем заброшенный, в войну гремевший на всю страну броневым металлом, молибденовый рудник Умальта. Сверху видны люди-букашки, они приветственно машут руками, а может и приглашают приземлиться. В мыслях представляю миг посадки на базе партии, крепко зажимаю между ногами, потревожив дремотно спящего Кузю, мешок с почтой от жен и подруг - ведь и мне предстоит в обозримом будущем получить весточку от матери и ответ милой Ритки-незнакомки.

"Урановое месторождение Перевальное", - указывает пальцем Ларион на каменные домики-сакли. Именно оттуда, спустя неделю, мы умыкнули крайне необходимые железные формы для хлебопечения. Свои казенные забыл в суете погрузки растяпа повар Семеныч еще в мае, а посему вместо хлеба пекли нанайские лепешки, впрочем, вполне съедобные. Синий хвостик на карте и надпись - река Селемджа. "Та самая?" - губами вопрошаю я. Ларион кричит в ухо: "Что есть, то есть. С голубого ручейка начинается река..."

Гладкая воздушная дорога, казалось, не сулила бед. Но при заходе на посадку на речную косу пилот, по-видимому, не ввел поправку на русское авось и хвостовым рулевым винтом врезался в небольшую рощу не вырубленных лиственниц. Несколько секунд вертолет крутился волчком и все же сел вполне благополучно на бренную, но твердую землю, начисто срезав и разбросав по окружности остатки лопастей. В забористом, многоэтажном российском мате-досаде пассажиры поняли, что живы-здоровы - синяки да ушибы не в счет, главное - вылезти из свалки привозного снаряжения. Кузя испуганно лаял, я лихорадочно искал почтовый мешок, пилоты вылезали из кабины, ругая всех и вся - естественно, и погоду тоже. А она, по их выражению, скурвилась начисто: шел снег с поземкой и пахло почему-то затхлым погребом. Заклиненную дверь пришлось открывать по-русски, с монтировкой. Груз поспешно выгружали, избавляясь от рискованного транспорта. Первое, что запомнилось, это заснеженная пойма Селемджи, в белесой дымке тумана пирамидальная громадина горы, разбросанный палаточный городок без видимого притягательной силы бликов горячего костра и, естественно, подумалось мне, без близкого ужина с обещанным, со слов Тони, куском горячей оленины и бульона со звездочками жира... И безлюдность...

Все было банально просто - нас не ждали. Вернее, престали ждать. Рация работала только на передаче. Прием - невнятный шепот. Запасную рацию взял в маршрут старший геолог Виталий. Повар Семеныч запил - выпил одеколон, выданный сердобольным завхозом Геннадием для растирания можжащей поясницы. Напившись, Семеныч жалобно распивал "Кирпичики". Вожделенное оленье мясо с бульоном еще бродило и жирело в богатых ягелем троговых долинах. И - как сказал в сердцах мрачный Карпыч: "Все к чертям в пропасть".

Но вскоре быт наладился: сухостоины - рукой подать, топоры-пилы дружно и споро делали свое дело, костер полыхал, производя суп из пшенных концентратов с неизменной тушенкой. Тоня варганила нанайские лепешки (мука, вода, говяжий жир из тушенки) на раскаленном камне-плитняке. Рация на новых батареях извещала морзянкой об аварийной беде вертолета.

Карпыч брал по живым следам письменные объяснения с ответственных лиц (вернее, с одного лица - завхоза Геннадия) о несоответствии "полевой посадочной площадки нормативным". Я с командой добровольцев во главе с автомехаником рыскал по кустам в поисках обломков лопастей. Впрочем, летуны к аварии отнеслись достойно и философски: винт в сборке готов и в зависимости от погоды отправлялся немедленно; экспедиция аварийный простой вертолета и спецрейс с винтом обещала провести левыми полетными часами и даже сверх месячных нормативных. Шеф-пилот Федор Федорович, как рыбак, довольствовался новенькой японской удочкой-спиннингом (дар Ларионыча) для ловли "хариусов-харитонов". В ожидании вертолета Федор Федорович рано утром устало, медвежьей поступью уходил на речку, но с рыбой возвращался к обеду и зычно вопил: "Жрать готово? Уху на ужин сварганю сам". Уха, надо сказать, у него была отменно-вкусной, наваристой и ароматной. Я же, питая с детства слабость, возможно наследственную, к кулинарии, не поленился в период варки ушицы прознать от автора некоторые маленькие хитрости технологии приготовления. Впоследствии, уже работая на Чукотке и приглашенный как-то на рыбалку, на любимую чаунцами "туманную реку Паляваам", вынужден был использовать хитрости Федора Федоровича в искусстве приготовления вполне удачной ушицы из местных пород рыб, включая хариуса, муксуна, налима. Нежданно для себя вдруг прослыл выдающимся мастером ее сотворения, желаемым и уважаемым участником рыбацких вечерок и посиделок несколько вдали от домашнего уюта, суеты и забот. Спустя много лет я все же догадался о причине своей популярности: желание основной массы рыбаков отдохнуть и ловить рыбку удочкой, но не брать на себя общественные хлопоты полевой кухни.

На третий или четвертый день мы благополучно избавились от вертолетной братии, оставив в память о происшествии обустроенную вертолетную площадку согласно треклятой инструкции. Жизнь потекла своим чередом. Я попал под опеку геофизика партии Ивана Михайловича, по схожести с героем знаменитой сказки дружески прозываемого Колобком. Иван Михайлович в течение часа резко обогатил мои скупые знания факультатива "Прикладная геофизика" лекцией на тему "Радиометрическая разведка, основанная на измерении гамма-излучения естественных радиоактивных нуклидов, парагенетические связи с радиоактивными минералами при геологическом картировании", продемонстрировав при этом компарирование радиометра РП-1 эталонных образцов радиоактивных пород и минералов и, в конце концов, выдав полевую радиометрическую книжку-журнал, пожелал успехов в открытии маломальской аномалии. В дуэты-компасы (геолог плюс техник-радиометрист) мне определили знакомого по злополучному полету Лариона и Володю Константинова, только что возвратившегося из трехдневного маршрута, злого и смертельно уставшего, стоящего у кухни и напевающего неизвестный куплет популярной геологической песни: "Геолог домой возвратился с маршрута, три дня он не ел и не спал. Стоит у столовки, кричит во всю глотку: "Добавки - не в силах сказать!.."" Володя при знакомстве поинтересовался моими литературными наклонностями и попутно заметил, что является другом поэтессы Риммы Казаковой и в подтверждение вынул из полевой сумки листок журнала "Новый мир" - стихотворение-посвящение В.К. с запомнившимися мною строками: "...и не ждет тебя теплый угол, а только... уголь, уголь, уголь". Худой, мослатый, выносливый как верблюд, гурман-первополовник, прозванный за это Семенычем Дегустатором, Володя без обиняков поведал о моих обязанностях. А их оказалось не столь уж мало, не считая моих прямых обязанностей радиометрических! Итак, я был должен: а) совершать краткие коллекторные маршруты со сбором и этикетированием каменных образцов, б) таскать двухместную палатку, в) готовить ужин и вечерний чай. Интересно, что продукты Володя доверял только себе, по-видимому, в целях надежной их сохранности и близости потребителя.

На РП-1 он посмотрел с нескрываемым презрением и сарказмом, во всеуслышание заявив, что это, наконец, бериллиевая партия, а не урановая Первого Главка, и некоторые представители ее имеют существенные дополнительные льготы и вознаграждения - явный намек на Колобка и пресловутую, даже легендарную премию в 78 рублей за фиксированную аномалию гамма-излучения, которую никто никогда не получал. Зато о бериллии, химическом элементе II группы периодической таблицы Менделеева, легком металле, используемом в качестве легирующей добавки к сплавам для нужд ракетостроения, а также в ядерной технике и других качественно новых и почему-то "многосекретных технологиях", Володя рассказывал увлеченно и профессионально. В заключение уважительно, почти официально, привстав с пенька-стула, произнес: "Потребность страны в бериллии столь высока, что недавно из госрезервов металлургам выделено пять тонн полудрагоценного берилла-аквамарина. Кстати, - заметил он, показывая аэрофотоснимки наших земных маршрутов, - смотри внимательно на эти белые линейно-вытянутые цепочки. Это альбитовые жилы с возможной концентрацией минералов пирохлора, уранинита, тория и, возможно, аквамарина в их радиоактивной компании". Намек-призыв был мною воспринят как "фас" гончей буквально через неделю.

...Быстро освободившись от радиометра, я направил стопы вниз по склону к указанному перстом участку жилы, благо путь, хоть и был каменист, но не долог. Через полчаса, не более, я уже ковырялся в жиле, внимательно разглядывая куски пород и растирая комки белой каолиновой глины. Но, как говорится, "факир был пьян и фокус не удался". По-видимому, боги-покровители земных недр спрятали свои любимые аквамарины надежно от алчных глаз новоявленного рудознатца-горщика. Попытку номер два повторили недели полторы спустя, отклонившись от планового маршрута под благовидным предлогом уточнения конфигурации и минералогии потенциальной радиоактивной аномалии. Теперь уж жила была обследована более тщательно, задокументирована и зарисована в полевой книжке автором идеи. Фон гамма-излучения по треску и показаниям шкалы РП-1 отказался значительно ниже ожидаемого - аномалии не было, равно как и надежды на премию, но благодарность от Колобка - наверняка.

Конечная цель - найти аквамарин в сотрудничестве с молотком, киркой, лопатой - нашла свое отражение в распределении обязанностей, где мне уготовлено быть ударной рабочей силой. А посему я должен: а) отбирать и транспортировать к ближайшему ручью потенциальную разрушенную руду из высыпок жилы, б) оборудовать проточный водоем для размокания глины, в) буторить дресву и глину, а крупные обломки складывать в отдельную кучу, г) поддерживать костер, кипятить чай, и варганить суп, "хоть и жиденький, но питательный", д) держать "Пашу" в боевом состоянии, так как не исключалась встреча с любопытным хищником.

Вооружение Володи составляла ракетница и десять сигнальных ракет к ней. "Пугачи", на подобие моего "Паши", Володя принципиально отвергал.

Основной обязанностью шефа был тщательный осмотр крупного отмытого материала. Мелкий шлих для минералогического анализа капсюлировался, этикетировался и укладывался в мешочек. Несмотря на тяжкий, сравнимый разве что с сизифовым, труд горщика-непрофессионала оказался к счастью удачным. Действительно, вечером после ужина и чая мы с Володей разглядывали наш урожай, состоящий из десятка мелких, миллиметров пять-десять, кристаллов зеленого берилла, нескольких зерен, величиной со спичечную головку, бледно-золотистого циркона, смолисто-черного торита и медового монацита. Мой товарищ РП-1 остервенело трещал. В кучке нашего минералогического улова возлежали пять относительно крупных, до двадцати миллиметров, братьев-столбиков зеленого аквамарина, переходящего к центру в сочно-голубой цвет в нежно-золотистом отсвете граней кристалла. Цвет камня ассоциировался с романтическо-ласковым взглядом вечерней морской волны с золотистым отблеском луны.

Сердце ликовало в предвкушении дележа, мысленно вобрав из великолепной пятерки тот самый - самый красавец - самоцвет, предназначенный в дар милой и единственной и только при первой встрече и обязательно в лунную ночь на берегу Амурского залива. Финал миражного видения оказался сугубо прозаичным: аквамарин, по поговорке "Федот, да не тот" - и лишь один за труд - я все же получил, но судьбой его распорядился не по своему усмотрению... По традициям горного факультета доцент Павел Спиридонович Андреев, принимавший зачет по преддипломной практике на второй день прибытия во Владивосток, "доброжелательно" рекомендовал приложить к отчету (вернее сказать, к полевому дневнику) и каменный материал, включая заветный аквамарин как... дар геологическому институтскому музею! Как бы ни было обидно, но "неуд" по зачету автоматически лишал стипендии в последнем учебном семестре. Но до этого было еще далеко, так как шел цветуще-зеленый, жаркий, вперемешку с неожиданными снежными зарядами и мерзким холодом - подарком вечно туманных, мрачных Шантар Охотского моря - июль с буднями походной геологической жизни.

Ближе к середине августа партия перебралась через перевал Медвежий и спустилась в верховье Правой Буреи, где имелись выходы минеральных зон субширотных структур мезозоя и связанных с ними массивов лейкократовых гранитоидов - излюбленные площади поисковых работ на берилл. Отдельные маршруты выходили к нашей базе, где ранее стояла геологоразведка Таежной экспедиции на Право-Буреинском месторождении берилла. Запасы рудоразборного берилла были оценены по категории С₂, охотников-эксплуатационников из-за отдаленности и малой достоверности запасов не нашлось, старатели занимались только золотишком, а посему поселок законсервировали и отдали под базу партии. Начальник базы с обязанностями кладовщика, конюха, возчика, а на общественных началах и мастера изготовления сладкой хмельной бражки, был знаменитый на всю таежную округу Костя Константинов, или Костя-в-кубе, так как по отчеству звался Константиновичем. Огненно-рыжий красавец-гигант, гвардейского, под два метра, роста и гвардеец-моряк, кавалер боевых орденов, в натуре, Костя в период хрущевской перестройки армии и флота остался не у дел. Старшему лейтенанту, как и многим другим офицерам-фронтовикам, при сокращении штатов пришлось начать новую мирную жизнь, поменяв свой гвардейский дивизион торпедных катеров, что на Русском острове, на машиниста золотодобывающей фабрики-драги Софийского прииска. Год спустя, вспомнив свое лошадное детство на привольной Волге-реке, принял приглашение нашего Карпыча взять под начало "конно-геологическую гвардию" и вот уже три года служит советской геологии. После знакомства, перешедшего в дружбу, Костя показал свое хозяйство и табун из шести конно-тяговых мохнатых "гвардейцев", свежесрубленную конюшню и даже ледник-землянку для хранения рыбы и мяса, добываемых, естественно, браконьерским способом из реки и тайги. Кивнув в сторону берилловой горы, он мрачно произнес: "Берилл, он и есть берилл, неинтересный какой-то. Ходи да собирай в мешок сколько упрешь". Видимое неуважение к "оборонному" минералу объяснилось за ужином и в пробной оценке бражки. А произошло вот что... Год назад в это же время на месторождение высадился десант московских геологических чиновников, включая главного куратора бериллиевой геологии и члена коллегии Мингео СССР Н.А. Беуса, в сопровождении начальника дальневосточной геологии В.А. Ярмолюка и его свиты. Месторождение и доступность руды произвели на москвичей впечатление. Кто-то из льстецов, управленцев ДВГУ, подал гениальную идею: в дар москвичам, потенциальным благодетелям на будущее, поднести глыбу - кристалл берилла весом под десять пудов, которую, кстати, Костя приметил и умудрился показать на свою беду-напасть. Почитатель и исполнитель военно-морских уставов, упреждая генеральский приказ Ярмолюка и не мудрствуя лукаво, Костя-в-кубе предложил и доставить нежданную находку к вертолетной площадке - разумеется, за хорошее вознаграждение.

Бедный Костя! Если бы он заранее мог предположить, как стащить-перетащить эту треклятую глыбу по "дороге" из подобных братишек-глыб! Но данное обещание - приказ вдвойне, и в установленный срок Костиной недюжинной силой вкупе со смекалкой потомственного плотника камень возвысился памятником безвестным искателям ракетного металла. История умалчивает последующие хлопоты автора исполнения идеи в жизнь и обещанных наградных, но автору настоящих строк несколько лет спустя удалось узреть собственными глазами бюст "каменного героя" на лестничной площадке Геологического управления, где он служил дармовой пепельницей для кадровых работяг-бичей.

Из маршрута-экскурсии мы возвращались с временно откомандированным из Лево-Буреинской, тоже бериллиевой, партии и новым коллегой Борей Елиневичем (было ли это фамилией или отчеством Бори - не помню). Маленький крепыш с рыжинкой в кудрявой голове, веснушками-желтушками на румяном лице, быстрый в движениях и скорый в поступках, он в чем-то был кажущейся родней и лисичке, и грибу-мухомору. Познакомившись поближе, мы, похоже, оказались в окружении фаната-берилломана. Своими бесконечными - впопад и невпопад - вопросами и одновременно вариантами-версиями ответов Боря походил на сказочного слоненка с его вечным запросом: "Что ест на обед крокодил?" Но, в отличие от киплинговского героя, наш друг тумаков не получал, так как, задав очередной вопрос и не дождавшись ответа, бросался проверять все же свою, а не нашу еще не сказанную версию. Здесь же, на обратном маршруте следования к "родным пенатам" Боря поведал нам, что он исконный одессит, а ныне киевлянин; что недавно женился и красавицу жинку ждет осенью в Хабаровске; что берилл, как аквамарин, полюбил навсегда еще на первом курсе в университетском музее, как и "самое синее в мире, Черное море мое..." Переглянувшись, мы наверняка подумали, что любимой Нинке он обещал привезти на монисто горсть голубовато-синих каменных "слез моря".

Боря сообщил новость о сборе геологов на Этмате, базе экспедиции ИМГРЭ, ориентировочно в первой декаде сентября. Встреча, по мнению отцов-командиров, предвещала начало качественно нового этапа в поисках берилла и других минералов редкометальной формации. По мысли же "зубров" от геологии: Лариона, Володи и Колобка, этот "качественно новый этап" означал ни что иное как традиционно узаконенное дружеское застолье. Почему-то вспомнилась памятная встреча у Кости-в-кубе, ночные таинственные челночные походы в чуланчик-закуток с деревянной ендовой в сопровождении Бориса, шушуканье при проводах...

Познакомиться на форуме с москвичами, о которых был немного наслышан, было пределом мечты, а значит надо набирать рейтинговые очки. За презентацию дарственной бражки радиометрическому шефу я заработал первые премиальные баллы. Володе Константинову обещался настоящий пичак - узбекский национальный нож с травленным и позолоченным месяцем и тремя звездами. Последнее подтверждало личное клеймо народного мастера Маматхон-ага. Нож в посылке из далекого Шахрихана совместно с двумя бутылками "Токая", сухофруктами, теплыми портянками и домашним печеньем все же дошел к концу моего преддипломного "поля".

Карпыч к отбору делегатов подходил более серьезно. Дело для него стояло на первом месте, о чем он внятно выразился на совете: "Свод карт сопредельных территорий не терпит суеты, праздности и полупрофессионалов". Как ни странно, проходной балл я все же получил и подразумеваю при этом не заслуги в поисках берилла и отчетов по замеру гамма-излучения, а скорее рекомендации Федора Федоровича, вкусившего с одобрением как-то по прилету в лагерь моей ушицы в авторском исполнении. Кроме того, предполагалась на встрече обязательная песенная программа, а моей коронкой были еще не столь популярные "Геологи" Пахмутовой, записанные по памяти из радиопередачи "Запомните песню". Слова песни "Ты солнцу и ветру брат" звучали как гимн нашему геологическому братству. Короче говоря, моя кандидатура по неофициальному рейтингу выросла до неприличного предела, на что Карпыч вынужден был философски заметить: "Не пора ли нам в таком случае назначить начальником партии Михаила Владимировича и осуществить передачу дел еще при свете догорающего костра?" Впрочем, это была шутка, и рейтинг не был столь, как мне казалось, высоким, но внутренне я ликовал за оказанную честь представлять "самый умный и дружный" геологический коллектив.

Неделя прошла в сборах и хлопотах. Отбирались полевые материалы, необходимые для отслеживания спорных взглядов стыковочных узлов сводных карт, срочно добирались магистральные канавы, этикетировались дубликаты образцов пород и рудных тел. Все это надежно укладывалось во вьючные ящики, которые старый каюр эвен Павел подбирал по весу индивидуально для каждого гужевого быка-оленя.

Перед отъездом, вернее - походом на Этмату был устроен банный день на галечном острове выше залома, так что сухих дров хватило и на помыв, и на постирушку. Одновременно штопали драную одежду, сапожничали (колдовали над разбитыми кирзачами), стояли в очереди к "буреинскому цирюльнику" в лице Колобка - в основном для благообразия бород.

Рано утром делегация выступила в поход: в голове шли Карпыч, Виталий, Володя, Ларион, между ними с радостным визгом крутился Кузя, мы с Борей Елиневичем плелись в хвосте колонны, а замыкал процессию кают Павел с гужевым оленьим транспортом. К вечеру добрались до Костиной базы. Хозяин доложил Карпычу о подготовке продуктов, потом что-то дополнительно шепнул на ухо, повел в заветный чуланчик-закуток, а затем в избушку на ужин.

Еще затемно нас разбудило ржание "гвардейцев", оседланных и завьюченных, среди последних явно проглядывали обернутые брезентом две молочные фляги с хмельным напитком. Под дружеское ворчание и брань в сторону "сов" народ поднимался, умывался и заглатывал суховатую пшенную кашу с полусладким чаем.

Кавалькада всадников, пешего люда, оленей двинулась вдоль берега Правой Буреи по старинному Кербинскому тракту, обустроенному в 1916-1918 годах пленными австрияками.

Стояла теплая золотая осень. В хилом сосняке пологих холмов и предгорий ведьмиными кольцами смотрелось потенциальное грибное соленье из рыжиков, волнушек и груздей, провожаемое тоскливыми взглядами любителей-грибоедов. Фиолетово-красные фонарики-семафорчики альмандинов в скальных обнажениях протерозойских зелено-слюдистых сланцев дружно встречали и провожали на протяжении всего маршрутного дня. В долине безымянного ручья ближе к полудню нас приветствовало деревенским дымком хлебосольной печи старательское зимовье. Карпыч тоскливо махнул: "Вперед, не останавливаться!" Через пару часов бивак и обед, где Костя расстарался на вполне съедобный обед из солонины. В закате вечерней зари мы прошли Ниманский перевал. Холмистые залесенные предгорья закончились, и взору предстала скалисто-каменистая пустыня, на фоне которой сиял снежноголовый, в кровавых брызгах прощального салюта солнечных лучей красавец голец Этмата - наш двухдневный маяк-проводник. Ниже, у ручья Каменушка, нас поджидали пятеро геологов Лево-Буреинской партии, которых приветствовал "ихний каменский" Боря: "Догнать и перегнать!"

Ужин, скорее одно блюдо - суп-шурпа из экзотической тройки горных куропаток (по-местному коряги-дикуши) с сушеными овощами, сварганенное на скорую руку нашими новыми товарищами, был обалденно вкусен даже с ненавистными кусочками-кубиками колбасного фарша. На десерт предлагалось ведро свежесобранной брусники вперемешку с черникой и чай с веточками дикой смородины.

Еще два дня будничного, без особых приключений маршрута и, наконец, мы дошли до палаточного городка москвичей, который, на мой взгляд, существовал не один год. Действительно, место городка было выбрано весьма удачно: высокая сглаженная терраса из каменного щебня не подвергалась затоплению даже в весеннее половодье и в бурных, послеливневых потоках речки Этматинки. Рядом располагалась вертолетная площадка с "колбасой" и приборами метеостанции, работников которой почему-то звали водомутами и ветродуями. Разгрузка, складирование, налаживание быта прошло быстро и организованно с помощью москвичей. В штабную станционную палатку стащили всю привезенную нами "геологию", а часть продуктов - в хозяйский продсклад. Костя-в-кубе свою хмельную драгоценность сдал под негласный надзор шеф-повара Данилы Данилыча. Встречи, знакомства, воспоминания бывших сокурсников перешло в деловое русло и постановочные вопросы-ответы завтрашнего совещания "на высшем уровне", но все шло ближе к кухне и позднему ужину. "Банкет будет что надо, Данилыч обещал не посрамить кулинарное искусство Старого Арбата", - доверительно рассказал мне застольный сосед. От него я услышал романтическую историю нежданной любви знаменитого ресторатора к беспутной красавице геологине и то, чем она закончилась, вернее - получила продолжение в уважении и почтении к племени бородатых бродяг - таежных ходоков. Последние этому весьма довольны и в этом нам, гостям, придется лично удостовериться уже завтра.

На завтра был долгий кропотливый и тщательный разговор о надежности геологической информации с просмотром полевых книжек, дубликатов каменного материала, сверки маршрутов на картах и прочая рутинная и малопонятная мне доселе геологическая работа. Моего визави звали Сашей. Из его краткого экскурса в биографию я узнал, что он коренной москвич с Маросейки, закончил геофак МГУ, спортсмен-баскетболист, артист самодеятельного университетского театра, играет на гитаре и даже "сносно" поет песни из репертуара таежных геологов. Саша относился, на мой взгляд, к типу "мощного агрегата с мужественной внешностью ярко выраженного самца с сильными, скульптурно выточенными чертами лица изысканного красавца", любовного героя дамских романов. Он был тщательно выбрит, волнистые каштановые волосы наверняка ежедневно встречались с расческой, серые умные глаза внимательно и поощрительно смотрели на собеседника. Но почему-то мне запомнились его тонкие сильные пальцы. Когда он просматривал с десятикратной лупой образцы нашей коллекции, последние казались клавишами любимого музыкального инструмента и должны были ответить мелодией.

Много лет спустя, году где-то в 1975-м, в клубе нашего горняцкого поселка Комсомольский на вечернем сеансе фильма "Их знали только в лицо", на который припоздал и титры, разумеется, пропустил, я вдруг увидел на экране знакомое до боли лицо и те самые сильные "музыкальные" пальцы. После сеанса я пообещал киномеханику Валентину, а проще Вальке-кинщику, початую бутылку известного содержания, и тот повторно для меня прокрутил фильм с титрами и памятным фрагментом. Фамилия артиста Белявского, сыгравшего героя - морского диверсанта в период оккупации Одессы в годы Великой Отечественной, мне ничего не говорила, но звали его Александром...

После меня Саша разговаривал с Борей, который в своем духе беспрерывно напирал на моего недавнего собеседника вопросами-ответами, попутно высказав точку зрения на "пологие контакты гранитоидов с протерозойскими сланцами и прямую зависимость угла выполаженной структуры от насыщенности бериллом". Саша, выслушав подобную галиматью, нашел повод ретироваться, а я отправился обозреть кухню на предмет предстоящего банкета, откуда и был удален Данилычем.

Вечерний послезакатный банкет прошел весело под наконец-то выставленную бражку с деликатесами в виде копченой медвежьей ляжки, бочки соленой острой черемши, моченой морошки и жареных пирожков с начинкой из свежего оленьего сбоя. Главное блюдо - вареное оленье мясо в бульоне - забрало всего с трудом отстреленного быка-оленя. Осоловевшие от обильной пищи и хмельного зелья, мы сидели у костра в ожидании "концертной программы". Но началась она не с "Геологов" в моей запевке, а с песни в исполнении нашего с Борей визави. Негромким голосом, душевно, перебирая струны бывалой, изрядно потрепанной гитары, Саша запел:

Закури, дорогой, закури.

Завтра снова с восходом зари

Ты пойдешь по тайге опять

Молибдена руду искать.

Пред тобой предстоит путь далек:

Много тяжких дорог, горных троп,

Но я верю, ты их пройдешь

И что ищешь в итоге найдешь.

По ночам замерзает вода,

По утрам набегает туман,

Значит время пришло опять

Нам с тайгою прощаться пора.

Песня - письмо далекому другу или любимому сыну - запомнилась именно душевным порывом, а не тоской, несмотря на простые и не столь уж складные рифмы. Финал песни прозвучал трагично и сурово, реквиемом опасной жизни геологов и в тайге, и в горах, и в пустыне, и пели его все:

В шурф глубокий тебя закопают

И накроют гранитной плитой,

И, быть может, такой же геолог

Над моей постучит головой.

Музыкальный и поэтический вечер продолжался долго, благо сухие дрова не убывали, а подкидывать их не ленились. Сюрпризом под сон стала шуточная песня-экспромт, посвященная ни кому иному, как... Боре Елиневичу, на мотив, кажется, знаменитого "Чижика-пыжика". Автор распева Саша речитативом напел:

То ли эта, то ли та,

Под горой Эмата,

Под горою день-деньской

Ходит парень с молотком.

Хор:

Ах, Боря, Боря, что с тобой?

Что ты ходишь, как сумной?

И тебе чего бы вдруг

Шлет приветы лучший друг -

Наш товарищ Ярмолюк?

Боря:

Хоть устал я, хоть промок -

Лазил вдоль и поперек.

Не искал, где легче я,

А искал, где брекчия.

Хор:

Для берилла нужен факт,

Чтоб пологий был контакт,

И к тому же цель ясна:

Перспективны гейзера.

Ищи жилу - альбатит

С белой глиной, что таит

Камень нежно-голубой,

Званый Карпычем "аквой".

После хорового исполнения Боря, напевая, дурашливо и почему-то с киркой пританцовывал "кандриль":

Вот спасибочки, друзья!

Многим вам обязан я.

Как заветное сыщу,

Вас на бражку приглашу.

...На завтра предстояло самое тяжелое и муторное, за чем и шли, - сбивка геологических карт, что еще знакомо опытному геологу-съемщику как "сводничество". К этой важной работе я допущен, разумеется, не был, но свой, хоть и маленький, вклад таки внес.

Послезавтра, попрощавшись с москвичами, мы двинулись к своим палаткам и кострам. Через две недели мне предстояло завершить последний пеший маршрут по знакомому Кербинскому тракту до Софийска и далее на "Аннушке" до Чегдомына, где нас встретила легковушка "виллис", ожидавшая, как оказалось по прибытии в Ургал, нас с "Пашей" в качестве инкассаторов аванса для родной Верхнее-Буреинской экспедиции. Тем и закончилось мое преддипломье. Впоследствии ни с кем из друзей памятного 1960 года я не встречался. Но память о песне жива и сейчас.

...В октябре 1991 года на десятом совещании геологов-россыпников, уже в ранге главного геолога Комсомольского горно-обогатительного комбината, на котором проработал более тридцати лет, в высокогорной Сусамырской долине после симпозиума проходила геологическая экскурсия на древних, IX-XIII веков разработках золотых россыпей. После ужина у костра, теперь уже с красным и терпким виноградным вином "Анор" в пластмассовой 25-литровой канистре, я по памяти рассказал описанную выше историю встречи с песней "Закури, дорогой, закури".

Песню знали многие, но с другими словами и даже мелодией. Один из геологов сказал, что была она написана не в дальневосточной, как я предполагал, тайге, а в "Самаркандской пустыне", и автор ее - бывший геолог, а теперь знаменитый киноартист. Фамилии автора он не запомнил, а героя телесериала "Место встречи изменить нельзя" бандита Фокса в лицо представить не мог.

Но для себя того, в моей далекой юности, Сашу и его песню (точнее, в его исполнении) помню и буду помнить таким же молодым, как и сорок лет назад, в лице замечательного киноартиста Александра Белявского, а не отрицательного героя известного детектива.

Михаил Богатырев (2000 г.)

Об авторе. Михаил Владимирович Богатырев, горный инженер-геолог, закончил во Владивостоке Дальневосточный политехнический институт. Свыше 36 лет проработал на Чукотке в качестве горного мастера, геолога, главного геолога Комсомольского горно-обогатительного комбината (россыпное золото и олово). Активист Российского геологического общества, член Ивановского общества любителей камня. Скончался в 2008 году.